ГЛАВНАЯ

ВОСПОМИНАНИЯ

МЕДИАТЕКА

ДИНАСТИЯ

ГОСТЕВАЯ

ССЫЛКИ

ФОТОАЛЬБОМ

ИНТЕРВЬЮ

 

Мы своих хвалить не умеем

Подпись: Алексей БАТАЛОВ – человек, который в послесталинское время стал лицом советского кино. И если бы существовал «социализм с человеческим лицом», на эту роль как нельзя лучше подошел бы именно этот артист с безупречной репутацией, игравший в таких эпохальных фильмах, как «Дело Румянцева», «Летят журавли», «Дама с собачкой», «Девять дней одного года» и «Москва слезам не верит». Отойдя от работы в кино, Баталов стал профессором ВГИКа, воспитавшим не одно поколение актеров. А в этом году он возглавил премию «Ника». – Вы согласились стать президентом первой российской киноакадемии. Что значит для вас этот почетный пост? – Академия «Ника» – это собрание людей, с которыми я работал и с которыми более удачно или менее удачно прошла моя жизнь. Сейчас они оказались – не только из-за, так сказать, политических обстоятельств, но и благодаря развитию кино и телевидения, в невероятно сложном положении. Плохо это или хорошо, но сейчас для кино наступил переломный момент. Кинематограф должен найти себе место в изменившемся мире. Когда в каждом доме есть экран, и часто не один, который предлагает огромное разнообразие новых развлечений, – все эти ток-шоу, игры, клипы, новости и так далее. Такова реальность, в которой мы оказались. Ориентироваться в ней значительно сложнее, чем раньше, особенно когда речь идет о привлечении внимания, о завоевании зрителя, о влиянии на души... В этой ситуации трудно приходится даже молодым и полным сил людям. В театре вы каждый день встречаетесь со зрителями и чувствуете их настроение, их реакцию. В кино совсем другое дело. Про успех или неуспех картины, в которой вы снялись, вы узнаете в лучшем случае через несколько месяцев, причем узнаете из прессы или, как сейчас, по кассовым показателям. Это большая редкость для киноактера – оказаться в обычном зале среди обычной публики и подышать вместе с ней. И когда кинематографисту дают какую бы то ни было премию, я счастлив, потому что в этом море найти и отметить какую-то роль и какую-то работу во много раз труднее, чем было, к примеру, десять лет назад. Если угодно, это мой человеческий долг тому, что когда-то составляло мою жизнь и жизнь моих друзей. – Имеете ли вы возможность следить за современным кинопроцессом? – По-настоящему не могу. Рядом с критиком или другим человеком, знающим кино, я просто человек с улицы. Так что я целиком полагаюсь на мнение академической элиты, которая в курсе событий. – Что из того, что вы смотрели в последнее время, произвело на вас впечатление? – «Остров». Не потому что он не похож на американское кино, а потому что это человеческое кино, показывающее переживания живых людей. И очень русское, насквозь пронизанное нашей культурой... Понравилась скупость художественных средств и редкая достоверность. Никаких ряженых, никакой искусственности. Подлинно кинематографическая игра. Видно, что тулуп – это тулуп, мокрые ноги – это мокрые ноги. Для кино это очень важно, особенно в эпоху бутафории, которая пришла с возможностями компьютерной обработки. – Вы наблюдаете за российской актерской школой уже более полувека и более четверти века сами готовите актеров. Многое ли изменилось за это время? – Ужас... – В каком смысле? – В том, что так долго не живут. Я вам так скажу – мы, в отличие от Запада, своих хвалить не умеем. Но любой иностранец вам скажет, что русская школа отличается от других особой не то что манерой, а внутренним наполнением, определить которое чрезвычайно трудно. «Это что-то очень русское», а что такое «русское» – непонятно. Говорят о школе Станиславского. Но ведь он сам утверждал, что ничего не открыл, а только подытожил. И когда Ермолова сказала, что хотела бы у него поучиться, он ответил: «Мне нечему вас учить. Я сам стараюсь учить играть так, как играете вы». Мне это рассказывали тети и дяди, которые это знали доподлинно. Так и повелось на русской сцене – не играть напудренные страсти, а выражать внутренний мир. И это заметили во время первых же гастролей русского театра за границей. Ну а что касается положения актера, то более зависимого человека, чем наш брат, трудно себе представить. Актер зависит не только от режиссера, но от гримера, от костюмера, от оператора, в театре – от партнера, от настроения зрительного зала, от погоды, наконец, потому что пусть меня считают старым идеалистом, но зимой спектакли идут иначе, чем весной и осенью. Эта бесконечная зависимость, если она собрана постановщиком в один кулак, очень помогает, но точно так же может и мешать. Такая вот палочка с двумя концами. С одной стороны, у актера сегодня больше выбор, чем раньше – тут и кино, и телевидение, и театр, и антрепризы. С другой – в одном спектакле могут требовать одно, в другом – другое. Я не тороплюсь судить о молодых актерах, потому что очень многое зависит не от них. – Через ваше экзаменационное «сито» проходит огромное число людей, которые хотят стать актерами… – В прошлом году конкурс на актерское отделение во ВГИК был 210 человек на место! Никогда раньше такого не было. Жили в каменном веке – и вдруг оказались в Голливуде. Конечно, виновата болтовня вокруг нашей профессии – попал в институт, снялся в кино, огромный успех, легкая жизнь, туча поклонников и поклонниц. В то же время я понимаю девочек, которые хотят, чтобы их заметили. Прошу прощения за каламбур, но они поступают правильно. – Насколько вы как экзаменатор уверены в правильности своего выбора одного человека из двухсот? – Это страшная ответственность. Отчасти успокаивает лишь то, что непоступление к нам не закрывает им дорогу в профессию. Но, конечно, мы оцениваем в основном степень подготовленности. Что будет дальше – кто знает? Бывает же так, что талант раскрывается не сразу, и бывает так, что куда-то все исчезает. Заранее предсказать, что выйдет из абитуриента – абсолютная ерунда. Ну, попробуйте себе представить, что из восемнадцатилетнего детины, пришедшего в Московский университет с рыбным обозом, вырастет Ломоносов. Это же невероятно. Не случайно Дмитрий Сергеевич Лихачев часто поминал этот казус и говорил, что предвидеть появление Ломоносова невозможно, а поэтому надо, чтобы к его приходу все книги были на месте в целости и сохранности. – Разве не бывает так, что человек пришел, его увидели, сказали: «Ах!», и он победил? – «Ах» бывает редко. Ведь в приемной комиссии сидят люди, которые кое-что повидали на этом свете. Да и вообще, ребята часто приходят просто попытать счастья – «а вдруг?». Возьмите Смоктуновского, которого в актеры привел приятель. Вы знаете, что Кеша был одним из самых вгрызающихся и по-настоящему работающих актеров? – Скорее, казалось, что он гений от природы. – Так вот, перед тем, как появиться у Товстоногова в «Идиоте», он проделал огромную предварительную работу. – А вы с ним познакомились еще в те времена, когда он не был знаменит? – Еще когда он был совсем новичок, в Ленинграде. Могу похвастаться, что был первым, кто написал о нем в газете. Статья называлась «Сибирский Гамлет». – На экране вы впервые появились вместе в «Девяти днях одного года». Ромм вас взял в картину вместе или порознь? – Порознь. Мои родители давным-давно дружили с Роммом. Я лежал в больнице, когда получил от него письмо с приглашением попробоваться, и когда приехал в Москву, Кешка был уже выбран, и мы с ним в кабинете у Ромма даже срепетировали какую-то сцену. – Вы были самой интеллектуальной актерской парой советского кино, а Ромм – его самым большим интеллектуалом после Эйзенштейна… – Михаил Ильич очень серьезно относился к этой картине, возлагал на нее большие надежды. – Еще бы. После сталинских фильмов о Ленине и картонного «Убийства на улице Данте», ему нужно было реабилитироваться в глазах прогрессивной общественности. И этот фильм действительно сделал его, вас и Смоктуновского кумирами советской интеллигенции. Странно, что лично вы, имея такую популярность, с 80-х годов практически перестали сниматься. Что произошло? – Я могу работать только с очень близкими людьми, а это совсем другой тип отношений, чем принят в кино. В этом отношении я не тот наемный актер, который готов играть в любой команде. Для меня принять участие в картине – это как в разведку или в море выйти: с кем попало не пойдешь. Тут дело не в выборе роли, а во взаимопонимании. И когда ушли люди, с которыми я чувствовал себя в своей тарелке, ушел и я. Виктор Матизен, Новые Известия