Судьба и ремесло :: ИНТЕРВЬЮ :: Нынешний я равен сумме тех, кто меня сделал

ВОСПОМИНАНИЯ

МЕДИАТЕКА

ДИНАСТИЯ

ГОСТЕВАЯ

ФОТОАЛЬБОМ

ИНТЕРВЬЮ

Нынешний я равен сумме тех, кто меня сделал (1)

1/2/3/4/

Подпись: отрывки из интервью разных лет
О родителях и детстве — Театр — это моя судьба. Буквально на роду было написано. Я родился у актера и актрисы Московского Художественного Театра. Совсем молоденькие встретились мама Нина из Владимира и папа Володя — из Москвы.
(на фото: Нина Антоновна, мать Баталова)
Жить им было негде. После моего рождения им дали комнатку, такой маленький закуточек в производственном дворе МХАТа. Ребенком я играл там, где сушатся костюмы, куда выносятся декорации, где всё для сцены подготавливается. Там ни одного постороннего человека не было и быть не могло, потому что это «священная» часть театра. И вот там я родился. Первое, что я видел в своей жизни: декорации, загримированных актеров, которые в теплые дни гуляли, бегали во двор подышать воздухом. Мне тогда казалось, что все взрослые люди на свете работают в этом театре. Кроме мамы и папы в театре работали многие наши родственники, поэтому фамилия Баталовых была очень популярна. Станиславский запрещал актерам-родственникам иметь одну и ту же фамилию. Поэтому Ольга Николаевна носила фамилию Андровская, хотя была женой дяди Коли [Николай Баталов широкому зрителю известен главной ролью в фильме «Путевка в жизнь»]; мама была Ольшевская — так и оставалась с девичьей фамилией. Папа, пока был жив дядя, назывался Аталовым. Кстати, дядя утверждал, что наш род пошел от Баталини — был такой цирюльник при дворе Екатерины II. Конечно, с самого детства я знал, что буду работать в театре. Кем я в нем буду — другой вопрос, но что именно в театре — вне всяких сомнений. (на фото: Николай Баталов) Он [дядя Николай Баталов] был еще и моим крестным. Но я куда лучше знал Ольгу Николаевну Андровскую, тетю Олю, — жену дяди Коли — про которую после его кончины говорили: «не может быть, чтобы она была одна», и все такое... Но это было так. Она оставалась одна до конца своих дней. Вообще, про артистов часто говорят то, чего на самом деле никогда не было.
...Когда мне было еще мало лет, моим родителям дали маленькую комнатушку, крыльцо которой выходило прямо во внутренний двор МХАТа. Сквозь огромные ворота в задней стене театра я мог видеть, как на сцене меняют декорации. В погожие дни актеры проводили здесь свое свободное время. Многие из них забегали к нам в комнату выпить в перерыве чашку чая или поболтать.
В этом дворе я повстречался с женой Чехова. Однажды она подписала мой диплом, правда, при этом назвала меня дураком. Был экзамен, она, старенькая уже, посмотрела наш дипломный спектакль. Все начали ее провожать... Я подошел к ней с почтением, стою перед ней. Она спрашивает: «Где твой диплом?» — «У нашего декана». — «Неси, я подпишу». — «Ну, что вы, Ольга Леонардовна...» - начал я торопливо. — «Неси, дурак, потом поймешь», - ответила она.
В прошлом году во время репетиции с учениками я обмолвился, что Ольга Леонардовна Книппер-Чехова говорила, как здесь надо играть, и вдруг вижу, что они сидят, не верят мне. К счастью, отыскал, показал студентам... Ольга Леонардовна была последним связующим звеном между реальностью и театром, созданным на материале Чехова.
О своем отчиме Алексей Баталов говорит: Вот понимаете, если отец заботится о ребенке, это понятно, он вроде бы должен, профессия такая. Чувства Ардова ко мне - это отцовство в квадрате.
Я же маленький был, когда родители расставались, мне едва исполнилось три года. Я не ощутил разрыва. И потом: родители давно знали Ардова, папа продолжал к нам приходить - нормальные отношения сохранялись до самого конца... К тому же Витя был совершенно замечательный, добрый и милый человек. Он страдал пороком сердца, желтый билет, как говорится, «на голове», но как только началась война, пошел во фронтовые корреспонденты. Родительский развод для меня стал переездом из мхатовского двора в маленькую квартирку на Ордынке. Она находилась в первом в Москве, сейчас снесенном, доме писателей: там жили Ильф и Петров, Мате Залка, Мандельштам. Эту квартирку мама и Витя разыграли в карты с Шостаковичем - им выдали талончики, а кто где будет жить, решила партия в шестьдесят шесть. Карты они любили: бывало, уйдет последний гость часа в два-три ночи, мама с Ардовым перекинутся в шестьдесят шесть - и спать... Я вырос в таком окружении, где люди, несмотря ни на что, оставались ЛЮДЬМИ. Если бы их не видел, может, стал бы бандитом... Я из самой неблагонадёжной по советским меркам семьи. Бывало, под окнами во дворе стоял человек, наблюдавший за собранием людей в квартире. Люди эти - Пастернак, Ахматова, Раневская. Все были или отсидевшие, или проклятые и гонимые. Как теперь выяснилось, они составляют Серебряный век... В тех, кто мало-мальски отличался, мгновенно вцеплялись своими когтями живодёры - коварные, омерзительные убийцы, которые всё делали исподтишка... Мои дед и бабушка — знаменитые владимирские врачи. Двери их дома всегда были открыты. Дом стоял в центре Владимира и все знали, что могут войти. Однажды дворник решил закрыть двор. Тогда дед тут же вышел к нему и спросил: «Что, если ночью привезут больного и не смогут войти, несчастному придется умирать перед входом?» Он всегда был готов помочь. ...у меня в жизни было очень много людей, за которых я бы день и ночь молился, которые погибли в годы репрессий самым страшным образом: в ссылках, в тюрьмах. Замечательные, потрясающие люди, которые ничего, кроме добра никому не делали… Бабушка моя спасала людей. Дедушка погиб во Владимирской тюрьме. Я всем лучшим, что во мне есть, обязан им: что я знаю и умею, что представляю из себя. Арестовали деда и бабушку в 1938 году, я родился чуть раньше — в 1928 году, и в этот год был совсем еще мал. Понимать, что с ними случилось на самом деле начал, повзрослев. Но бабушки и деда уже не было, они уже ушли. — Ты отказался подписать письмо, одобряющее ввод войск в Чехословакию, и отказался читать по радио «Малую землю» Брежнева... — Откуда ты знаешь? — Я много чего про тебя знаю. — Я был окружен людьми, рядом с которыми я не мог этого сделать. Дед был врач во Владимире. Врач-кавалерист. Ему полагалась лошадь, чтобы он мог тут же сесть на коня и поскакать, если где что случилось. И бабка в больнице работала. Их, конечно, первыми забрали. Он не выдержал, самолюбивый, с польской кровью. Умер прямо во владимирской тюрьме. А бабка десять лет отсидела, полный срок. Умерла у нас дома, слава Богу. Уже после войны. — А правда, что они были дворяне, и тебе вернули дворянство? — Правда. Бабка - мамина мама, ее фамилия — Норбекова. Дворянская. Я узнал об этом совершенно случайно. Есть книжка про Державина, ее написал один преподаватель факультета журналистики МГУ...Александр Васильевич Западов. Из этой книжки выясняется, что мы по прямой линии - Норбековы, а Державины — наши родственники, побочная ветвь.
...Я стараюсь тихо себя вести. А на этом фоне можно что угодно нарисовать. Интеллигентный человек, он должен быть, во-первых, образован... Мне Ардов говорил: у тебя образование, как белье, - нижнее... Вся моя школа попала на времена войны. Мама с тремя детьми, эвакуация, переезды, смена учителей... Языков не знаю, всего, что касается математики, тоже... Мои представления сложились в окружении, в каком я вырос. Я думаю, туда сосновую палку поставить - и она зацвела бы. Потому что это совершенно невероятный круг людей. Мама разошлась с отцом и вышла замуж за писателя Ардова, а я совсем маленький...
Андровская, Станицын, Баталов, мой дядя... У мамы все подружки — актрисы, самая давняя - Вероника Полонская. Та, из-за которой Маяковский застрелился. А на его столе остался «План разговора с женщиной, на которой я хочу жениться», можешь себе представить? План на листке бумаги - что сказать Норочке, и все по пунктам, чтобы она немедленно вышла за него замуж. Стол письменный стоял лицом к окну, а дверь — прямо напротив, диван, шкаф, больше ничего. Она уже уходила, шла на репетицию, надевала ботики, когда Маяковский выстрелил, бросилась назад и увидела, что он упал головой к двери. Она прибежала к маме в одном ботике — второй не успела надеть — и все рассказала... Ардов совсем не пил, ему нельзя было. Радость была совсем на другом основана. Народу приходило много. Кто там? Миша, Алеша, поставьте чай. И сушки, которые стучали от твердости. До 80 раз разогревали чай... Приходил мой самый близкий друг Петя Катаев, сын Петрова, будущий замечательный кинооператор, он снимал «Семнадцать мгновений весны», человек, который умер на работе... А на верхнем этаже жил Мандельштам, его арестовали и увезли именно отсюда. Обыск ночью, во время обыска все оцепили... Когда уже мы переехали в первый писательский дом, к нам приходил Юрий Карлович Олеша, я еще мальчиком был и я обожал его, потому что он рассказывал нам сказки. Фантастически талантливый человек, он не подходил советской власти. Впрочем, и Достоевский им не подходил. У библиотеки Ленина до последнего времени ведь не было памятника Достоевскому, он не был угоден этим хамам. И Чехов не подходил. Булгаков еле-еле… А что касается моих литературных знакомств, это, конечно, прежде всего Ахматова. Это Пастернак — настоящий поэт — эмоциональный, с горящими глазами. Это Надежда Мандельштам. Нет, [Осипа Эмильевича] я уже не застал. А Надежда Яковлевна часто приходила к Ахматовой, они много беседовали. Она была очень подавленным человеком... ...Они [Раневская и Ахматова] познакомились в эвакуации, куда Сталин лично разрешил выехать из Ленинграда Анне Андреевне и Шостаковичу. У Раневской и Ахматовой были весьма доверительные и серьезные отношения. Их объединяло удивительное отношение к Пушкину, которого и та, и другая чувствовали просто невероятно. Фаина Георгиевна даже порой стеснялась о нем говорить вслух, но постоянно Пушкина перечитывала, даже засыпала с его томиком в руках…